Истории двух фотографий

«И ударится сердце враскачь,
и бессильно опустятся руки,-
До чего же и свеж, и горяч
давний след неизбывной разлуки».
Леонид Наливайко,
курский поэт.

Я затаился в уголке и тихо скулил, правда, про себя, без слёз, хотя они и были совсем рядом. А ребята в комнате шебаршились – что им эта зимняя квартира в восьмом классе села Теребужа? – они освоились быстро, дым стоял в комнате коромыслом. А я ж скулю, я домашний, я привык к тишине. Одна радость: по субботам мы уходили домой на выходные. После десятого класса ещё «чище» - железнодорожный техникум, где ты на семи ветрах, на пересечении взглядов. Пришлось уходить из щемяще нежного детства в люди – время подстёгивало ременной плёточкой.
Учиться в техникуме после деревенской школы было не из лёгких занятий. Я грыз гранит науки, ломая молочные зубы прошлой жизни, а у меня и не было другого выхода. В деревне наши строили новый дом, старый под соломенной крышей обветшал, врос в землю. Бегали ещё дома два пацана, мои братишки, на которых одежка-обувка «горела» синим пламенем. Так что позолотить руку мне было нечем. Только учиться, получая стипендию, на которую можно было скромненько питаться, было моим кредо.
Планку очередной сессии я преодолел на «отлично». Такой же успех в смежной группе энергоснабженцев у студентки Гали Черных. Наши фотки вывесили на стенде для общего обозрения. Вот тут-то и кончается проза и начинается сплошная поэзия.
…Земля в белом подвенечном наряде с тоской смотрела на облака, которые так высоко, так недоступны для неё. И облака заметили земную печаль и опустились вниз. Люди б сказали, что просто лёг сырой туман, а на самом деле облака, опустившись белыми лебедями, обнялись с землёй.
Я пешком прошлёпал 25 километров домой на зимние каникулы по заснеженному бездорожью, постучав в окно в 3 часа ночи. Днём я заметил, что снег по буграм поредел. Люди б сказали, что ночной туман съел снег, а на самом деле земля своим горячим сердцем, переполненным любовью, растопила холодные снега на своей груди.
Да и у меня сердце разгоралось, как комета Галлея, подлетающая к Солнцу. Я мог бы этим жаром растопить льды Северного Полюса и изменить направление Гольфстрима. И всё потому, что в нагрудном кармане лежала фотка, которую я самым бессовестным образом содрал со стенда в техникуме. Галя Черных, Галочка, Галинка.… Еле дождался окончания каникул. Я летал на крылышках, я прыгал с одной звезды на другую, как козлик по камушкам, и, оскользнувшись, шмякнулся вниз. Тут и кончается романтическая поэзия и начинается суровая проза.
Галя Черных, оправдывая свою фамилию, была красивой темноволосой девушкой, с глазами цвета спелых вишен; всегда одета по моде, а фигурка – будто выточена на станке с соблюдением всех пропорций симметрии. Я же – деревенский вахлак, одетый кое-как, сама мода презрительно отвернулась от меня, чтобы не лицезреть это огородное пугало. Мороженым не могу угостить, в кармане даже мелочь не звенит. Куда мне до неё: я – простой камень внизу, а она – вершина горы Джомолунгма, сияющая и неприступная.
О таком вот несоответствии хорошо заметил Пушкин в поэме «Полтава»: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань…».
Скрипя сердцем, пришлось смириться с очаровательной потерей.
Фотографию я заложил меж страниц какой-то книги, она попадалась мне потом несколько раз, но теперь уже исчезла вместе с книгой… в чёрной дыре времени.
…Фотография второй подружки хранилась у меня в альбоме больше 40 лет. Светловолосая девушка с чистыми, откровенными глазами склонила головку набок. Тонкий свитерок ладно обтягивает её фигурку до пояса. Какая-то печаль затаилась в её глазах, как у васнецовской «Алёнушки».
Это было тёплым летом 1964 года в городе Лозовая Харьковской области. Меня направили туда после окончания железнодорожного техникума по распределению. Два года отработки, подъёмные, общежитие, столовая – все достоинства советской власти. В общежитие одно крыло занимали девушки, второе – парни. Просто соблазн какой-то!
Лида, Лидия Андреевна Гайдаенко работала воспитателем в ясельной группе детского садика. Романтика молодости среди созревающих абрикосовых садов смешалась с задушевными украинскими песнями – я влюбился основательно в эту милую хохлушечку. Мне хотелось посадить Лиду в кабину электрички – моё рабочее место – и с ветерком умчаться за горизонт, где рельсы, как наши судьбы, сходятся в одну линию. Чтобы там, за горизонтом, разогнавшись до космической скорости, по спирали уйти в небеса, остановившись лишь перед самим Господом Богом, - пасть перед ним ниц, на колени и попросить у него высочайшего благословения. Ведь браки заключаются только на небесах и стекают потом вниз по радуге разноцветными каплями счастья.
День рождения у Лиды был в октябре, цветы тогда в Лозовой не продавались. Я привёз с базара из Харькова белые хризантемы в горшочке, они стояли у меня в комнате с неделю. А на день рождения срезал их, поставил в хрустальную вазу, заранее купленную, и отнёс любимой. Крупные белые хризантемы в хрустале, счастливые, радостные глаза подружки – разве это забудется!
Мы гуляли вечером по городу, ходили в кино, целовались в «нашей» укромной беседке, увитой плющом, строили планы на будущее, но ударил колокол – повестка из военкомата для призыва на службу в армию. Из тёплой, ласковой Лозовой меня увезли в холодный, сырой Петрозаводск, где была полковая школа сержантов. За мной, как белые голуби, летели и летели письма, написанные красивым, знакомым подчерком.
Я знал, что подружка ещё переписывается с одним парнем, поддерживая дружеские отношения. Я ушёл служить, а он этой же осенью вернулся, отслужив. Получилось, как в песне:
Но в хороший вечерок
заглянул на огонёк
В нашу комнату девичью
бывший флотский паренёк…
Вот так – заглянул и увёл её с собой. Правда Лида написала честно, что сватается «бывший флотский паренёк», и что ей с этим делать? «Выходи замуж!» - ответил я, как отрезал. А что я мог? Меня перетасовывали, как колоду карт, из одного госпиталя в другой и не было конца этой «эпопеи». Зачем я такой этой хорошенькой девушке?
Словно ломтик и сок арбузный
снегири в голубом снегу.
Я не стану твоею обузой,
если радостью не смогу.
Очень правильно сказала об этом белгородская поэтесса Таня Рыжова.
А фотографию пару лет назад я отдал знакомой из Лозовой, пообещавшей отыскать Лиду Гайдаенко. Хотя бы объясниться с запозданием, извиниться. Да только никто там ничего не искал, а фотография исчезла, «как сон, как утренний туман». Как жаль!
…Ночь. Я выхожу на улицу. Древесные сверчки, наслаждаясь последним теплом лета, вызванивают наперебой мелодии своих любовных серенад. Звёзды, вырвавшись из солнечного плена и собравшись кучками в созвездия, рассказывают друг другу неимоверно таинственные истории. Вон сияет Северная Корона! Я хотел в Лозовой снять её с неба и надеть на головку своей очаровательной Лиде. Не пришлось. Смог только её именем назвать свою дочку.
Подружки мои, серебряные колокольчики, Галя, Лида, как хочется мне августовским звездопадом упасть у ваших ног. Чтобы шли вы божественно среди звёзд и цветов, как тогда в юности, украшая собою мою неизбывную память. Ведь она, как весеннее солнышко, греет даже в осеннем возрасте.
Я вас помню, я вас никогда не забывал!
Г. Пушечников,
с. 2-я Казанка.