Тайна старого чердака

Геннадий ПУШЕЧНИКОВ, с. Казанка

Мелкая дрожь затрусила руки, правая потянулась в боковой карман к спасительному лекарству, но неуклюже промахнулась, дед Василий медленно оседал на землю. С другой стороны огорода на помощь кинулась баба Валя через полосу препятствий из картофельных борозд - не успела! Дед Василий лежал навзничь, в его голубых, остановившихся глазах, отражалось бездонное синее небо, куда улетела его крылатая душа. 75 лет всего, по деревенским меркам не старый ещё, жить бы да жить, только вот сердце… Деревня, спокойствие, чистый воздух, от чего ему болеть, этому сердцу? Но чужая душа - потёмки, в своей бы разобраться.
Бабу Валю сразу после похорон забрала дочка Зиночка в городскую квартиру, но уже через годок соединилась она со своим благоверным в сиреневой благодати деревенского кладбища.
Больше всего Мишка, внук, по деду тосковал, он на все летние каникулы сваливал в деревню. Дед Вася и к рыбалке его приучил, и в лесу грибы-ягоды собирать, пташек певчих слушать, узнавая их, козе Василисе бурьянистое сено косить - с утра до вечера в делах. А вечером садились на лавочку у дома и… думали: малый про рыбалку с утра, уже и червей в навозе накопал, старый… кто его знает, о чём он думал?
Баба Валя мужиков кормила справски: блинами, что расплывались в масленосахарном высочестве, источая неповторимый вкус; окрошкой, огурчиками, помидорками, редисочкой - всё наисвежайшее, ешь, не хочу!
После похорон дом, хороший пятистенок, продавать не стали, теперь это их дача. Летом на воскресные дни теперь приезжают на свою землю-матушку Зиночка с мужем Иваном, огородничают, отдыхают с коньячком под шашлычком. Закрутки Зиночка насобачилась делать, картошка, капуста, разные разносолы - всё в подвал укрывают. За домом бабушка Тося, младшая сестра Василия, поглядывает, через три двора от них присоседилась.
Пять лет прошло после дедовских похорон, Мишка был в третьем классе, а теперь уже восьмом; раньше девчонки были вредными, а теперь лучше становятся. Сонька вон… Софья…ничего, хорошенькая! В деревню и Мишка с родителями устраивался - что он в этом городе не видел? - а здесь лес за огородом, речка под бугром. Вот и сегодня сразу по приезду полез по приставной лестнице на чердак за удочками. И уже слезая, нечаянно зацепил за боровок потолочной трубы: вывалился сбоку кирпич. Мишка увидел, что этот кусок боровка ложный, пристроенный, к трубе никакого отношения не имеет. Внутри лжеборовка лежал пластиковый пакет, развернув его, сыщик Пинкертон обнаружил коробочку. Ага! Дед от бабы Вали заначку притаил! Теперь находка ничейная, значит, его, вот купит себе крутую мобилу, Сонька сразу за «своего» примет. А то написал на уроке физики: «Ich liebe dich!», а она в ответ только язык показала.
-Дура, я тебе языком Гёте в любви признаюсь!
-Сам дурак!
В коробке лежали перевязанные ленточкой какие-то бумажки. Письма, что ли? Мишка разочарованно сунул их назад и пошёл на рыбалку. Но на рыбалке его теребила назойливая мысль, как занудная муха после Петровок - ведь дед что зря хранить не стал бы, тем более тайно. Вечером после рыбалки, прихватив с собой фонарик, забрался на чердаки и начал читать.
Письмо первое.
«Милый мой, Василёк, здравствуй! Какое счастье, что мы случайно встретились здесь на море, в Геленджике, и наш короткий курортный роман перерос в бесконечный. Я приехала домой, а по телевизору показывают море, у меня сердце просто остановилось: ведь кругом ты! И как мы ездили на дачу Короленко и видели в открытом море дельфинов. Как были на экскурсии в винных погребах Абрау-Дюрсо, мы с тобой не стали дегустировать там разные шампанские вина, а прикупили бутылочку марочного вина «Чёрные глаза» и сидели, смаковали вдвоём. А ты напевал мне Ободзинского: «Эти глаза напротив …». А потом мы сняли комнатку и жили уже, как муж с женой. У меня от такого счастья до сих пор голова идёт кругом!
Я без претензий к тебе. Ты сразу сказал, что у тебя семья, жена Валя и дети - Зиночка с Андреем. И даже любимый внук есть, Мишка. Ты от них не уйдёшь. Ты правильный мужчина, а от меня мой муж Николай ушёл. Он чернобылец, их с пенсией зажали, я пробила ему хорошую пенсию, а он взял и нашёл себе другую. Мне ж обидно: я ему не нужна, но и дети наши оказались ему не нужны. Сам до этого всё куролесился: пил да гулял, сколько ж я на него сил положила… Может и лучше, что он ушёл? Зато ты теперь у меня! Я даже от того, что ты есть на белом свете, таю от счастья, как весенняя льдинка на солнце…».
Письмо второе.
«Василечек, мой голубоглазый, радость моя бесконечная, здравствуй! Очень редко мы видимся, но какое счастье, что мы смогли встретиться в Липецке. Тебе профсоюз опять выделил путёвку, а я сразу купила себе тоже, чтоб к тебе, как птичка на крылышках, прилететь. Жили в гостинице, пришлось доплачивать администраторше, мы ж не муж с женой, в паспортах другие записаны. Ты потом в шутку предложил: «А давай с тобой обвенчаемся?». А я согласная, раз нам на земле нет совместной жизни, то хотя ТАМ мы будем неразлучные.
После процедур в санатории, по выходным дням мы бродили по городу, взявшись за руки. Помнишь? Некоторые прохожие улыбались, глядя на нас, а нам не хотелось идти просто рядом, ведь взявшись за руки, мы были, как сиамские близнецы, одно целое, неделимое.
Заволновалась я за тебя, когда у тебя прихватило сердечко: тебе грязи принимать вредно. Береги своё сердечко, мой милый, ласковое, такое доброе. А помнишь, как напоследок ты принёс билеты на концерт Александры Стрельченко? Тебе особенно понравилась вот эта песня: «Подари мне платок…». А при расставании ты мне и подарил такой платок, нет, ещё лучше: снежно-белый, узорчатый, оренбургский, пуховый. Я даже расплакалась, где ты только его нашёл? А ты снял с пальца кольцо, и платок через него легко прошёл.
Я теперь зимними вечерами, когда сажусь тебе писать письма, набрасываю на плечи твой подарок. Тепло разливается по телу, будто ты меня обнял за плечи сзади и шепчешь на ушко нежные, неповторимые слова: «Аленький цветочек мой, ненаглядный, сладенькая моя ягодка, земляничка…». В такие минуты мне кажется, что время остановилось…».
Мишка оторвался от писем и задумался на чердаке. У них в классе Сонька хорошенькая, но ежели заартачится, можно Галинку закадрить, тоже смазливая… По-молоду подружек можно, как кнопочки баянные, перебирать, а вот для жизни надо найти единственную - и до конца с ней! Думал, что так и живут дед Василий с бабой Валей. А вот нате вам - у деда другая тайная любовь, и, судя по письмам, не обманная, обоим в радость.
Письмо третье, последнее.
«Милый мой, ненаглядный, любимый Василечёк, здравствуй! Как я по тебе соскучилась! Уже два годочка мы не встречались, только письма, как белые голуби, летят навстречу друг другу.
Как я завидую твоей жене Валентине! Вы вместе поднимаетесь утром с постели, она готовит завтрак, садитесь за стол, разговариваете, пьёте кофе. А вчера услышала по радио песенку, уж очень она мне в душу запала, будто обо мне: «Я особым ничем не отмечена, мне тобой ничего не обещано, и вообще - ты живёшь в другом городе, и другая тебя любит женщина…». Печальная песня, как моя судьба, как наши отношения.
А ещё помнишь про ту заколку-невидимку? Ты всегда был немножко хулиганом в любовных делах, этой ночью растрепались все мои волосы и разлетелись заколки. Мы их собирали, а ты одну прикарманил, а потом писал, что это память о тебе. А ещё писал, что когда умрёшь, заколочку положишь с собой, чтоб и ТАМ быть вместе. Шутник!
А вот сердечко твоё всё больше и больше меня беспокоит. Я тебе несколько раз предлагала приехать в наш город, у нас прекрасная кардиологическая клиника, много у меня там знакомых. Ты, мой золотой, только до Москвы доедешь, а там я тебя встречу и полетим дальше самолётом. Про деньги не беспокойся, они у меня есть. Жить будем у меня, квартира просторная. Утром поднимемся с тобой с постели, я приготовлю завтрак, сядем за стол, будем разговаривать, пить кофе. Я об этом бабьем счастье - видеть любимого человека за столом - мечтала всю жизнь!
И домой я тебя довезу до самой твоей деревни, побуду несколько дней у нашей связной, твоей сестры, Татьяны Васильевны. Чтобы твоя Валентина не шумела - что? куда? почему? - я вышлю вызов из нашей кардиологической клиники. Приезжай, моё солнышко лесное, моя радость земная. Обнимаю, целую, люблю вечно! Твоя Верунька».
Мишка посмотрел на дату письма, это был год, когда дед Василий умер.
…Баба Тося, Татьяна Васильевна, принесённые Мишкой письма прибрала, наказав про них никому не говорить. Зачем сор из избы выметать, всё уже прошло. Рассказала и про заколочку, положила она ему в домовину под подушку, пока в доме никого не было. Так он просил её ещё при жизни. Приходил вызов по почте из кардиоцентра Василию, но взъерепенилась Валентина: «В такую даль ехать лечиться, где мы денег столько наберём? Тут, в районной больнице полечат!». Полечили…
О смерти брата она написала этой женщине, Вере Николаевне. Плакала приезжая навзрыд на кладбище, три дня пожила и каждый ходила на кладбище, сидела у могилки Василия и что-то рассказывала ему шепотком. Денежку на цветы присылала потом, но уже с год, ни слуху, ни духу от неё нет, не случилось ли что?
…Много-много лет прошло с тех пор, вырос Мишка, стал Михаилом Ивановичем, но к тем письмам он иногда возвращался, перечитывая. Вот она какая, настоящая любовь! И нет уже тех в живых, между которыми она вспыхнула, озарив своим пламенем вокруг. Но ведь не гаснет, остаётся в памяти! Это похоже на возвращение пожилого человека в места своего детства: вся жизнь уже позади, но разве можно забыть свой исток, начало? Оно до сих пор щемящее и крылатое, как вечная любовь, которая освещает дорогу в темноте добрым людям горящим сердцем горьковского Данко.