Войны забытые страницы

Геннадий Пушечников, с. Казанка

КРЁСТНЫЙ ОТЕЦ
Самолёты один за другим срывались в пике с ужасным завыванием. Свист падающих бомб, взрыв… и опять повтор этой адской чехарды. Денисов Пётр вжимался во вздрагивающую землю, прикрывая ладонями уши. Когда стихло, он приподнял из травы голову, оглохшую от этого… «Последнего дня Помпеи», - аллея из лип и елей вокруг фруктового сада (похожая на свою в Казанке, откуда они угоняют трактора от немца), потеряв свой парадно-солдатский строй, дымилась. Но не это волновало его: из шести тракторов, которые они спрятали в ночь под кроны деревьев, только два казались целыми, остальные, разбитые в пух и прах, догорали коптящим чёрным дымом. Видимо, что немцы приняли их отступающий тракторный кортеж за танковую группу.
К горящим машинам бежали из сада уцелевшие - слава Богу! - земляки-трактористы: Глазков, Крестинины, Суслов… «Пилят» они уже давно из совхоза «Казанский» Курской области, Денисов у них и механик, и за старшего. Скорость-то их ХТЗ всего шесть километров в час, но все равно - конный пешему не товарищ - за день отмахивали по сорок вёрст.
…Механик Денисов вначале услышал через ватный звон в ушах детский плач, а потом только её увидел. Она лежала недалеко от аллеи с окровавленной головой, уже бездыханная. На полевой дороге им встретилась одинокая женщина, ведущая за руку маленькую девочку; сжалились, взяли с собой, оказалось - взяли грех на свою душу. Напуганная ужасам бомбёжки девочка теребила ручонками маму. Мамка Фрося всегда была ей спасительной крепостью: если гусак зашипит да за ней погонится или злющая-презлющая собачонка облает из-под ворот - мамка подхватит на руки, успокоит, поцелует. А тут такой грохот, чад, а мамка спать улеглась. «Мама, мама», - рыдала девочка, хватая её за лицо, волосы, пачкая свои маленькие ручонки липкой кровью.
Денисову покой теперь только снился: что делать с этой ничейной девочкой? Был бы под боком Теребуж, что в Курской области, где он оставил у тёщи жену Марусю с трёхлетним сынишкой - не объела бы девочка. Но Теребуж далеко, и там вот-вот появятся немцы. Он обошёл все дома совхоза «Отрада» Орловской области с девочкой, которая, выспавшись и покушав, требовала со слезами мамку, косясь на чужого дядьку, что носил её на руках. Обошёл «с таком»: люди отводили глаза в сторону - кому нужен лишний рот, обуза…
Не взяли её и в Липецке, куда они доползли на двух уцелевших тракторах: «Сами скоро будем эвакуироваться в белый свет, не знаемо куда». Только хором, в три голоса - воспитательницы детдома, секретаря горкома и Петра-бедолаги - уговорили одну женщину, мать этой же воспитательницы. Расплакалась женщина, жалея и сиротку, и себя, зная, что теперь будет повязана по рукам и ногам, не сумев отказаться.
Горкомовская лошадь, запряжённая в линейку, увозила трёх нежданных гостей, а девочка прощально махала вслед с рук плачущей новой мамы.
…Махонькое маковое зёрнышко, обронённое в холодную землю оккупации, проросло ли ты под грозным небом войны? Расцвело ли потом аленьким цветочком, поднявшись над сорной травой жизни?
Про судьбу этой ничейной девочки механик Денисов, считай, что крестный отец, так ничего и не узнает до самого конца своей долгой жизни.

ТИХИЙ ПОДВИГ ДЕДА ЧУКУЯ
Лето. Теплынь. Сенокосная пора. Белоснежная ромашка нежно преклонила головку на грудь синеглазому колокольчику. Даже невзрачная богородская трава - и та, чтобы понравиться золотоглавому одуванчику, накинула на плечи сиреневый кружевной платок, надушённый ароматами. «Что ж они себе позволяют!?» - осуждали эти вольности старомодные кашки в кремовых капорах, собравшись в кружок на полянке. Ох уж эти старые сплетницы, про себя забыли, как в молодости с мотыльками бражника ночами целовались! Любовь без пересудов, как дождь без облаков, редкость. В такие минуты поэтического очарования нашей деревенской природой разве можно было подумать, что где-то идет кровопролитная война, гибнут люди. Но нарастающий, сверлящий гул самолёта, падающего и горящего с длинным шлейфом чёрного дыма, а потом глухой удар о землю, заставил вернуться к реальной действительности.
В небе зависли два зонтика парашютов. Один лётчик горел уже в воздухе и опустился мёртвым, второго снесло ветром в сторону Короненских выселок. Сбросив парашют, он перебежал ручей и смешался с проходящим стадом домашнего скота. Вбежав в гору, у первого дома он выпалил хозяину: «За мной гонятся, спрячь меня!». И действительно, под горой тарахтел мотоцикл с двумя немцами, а в коляске восседала кудрявая блондинка - она-то и показала, куда побежал лётчик. У И.А. Крылова есть басня про кудрявую болонку Жужу. Перед своим хозяином «на задних лапках я хожу», - хвасталась собачонка дворовому Барбосу. Немецкая услужница, что ехала в коляске, из этих крыловских «Жужучек», желающих жить сыто-пьяно, приспосабливаясь к фашистам.
Троица преследователей остановилась у дома, к которому подбежал лётчик. «Видел, - подтвердил хозяин, - вон туда, за стадом побежал». На второй день, видимо не найдя лётчика, возле дома остановился мотоцикл уже с другой «Жужучкой» - переводчицей и собакой, сидящих вместе в одной коляске. Собака, принюхиваясь, направилась к дому, но её удержали: на двери было выведено мелом страшное для немцев слово из трёх букв - «Тиф». «Не видел больше никого», - развёл руками хозяин дома дед Чукуй. Немцы посадили собаку в коляску к её родственнице и поехали дальше искать пропавшего лётчика.
Вот так и вышло, что дед Чукуй дважды стоял на краю опасного обрыва. Первый раз, когда спрятанный им лётчик сидел, скрючившись, в перевёрнутом наполе - дубовой бочке, сверху уторов дна, засыпанный зерном. Точно такой же напол, но не перевёрнутый, стоял рядом, насыпанный доверху зерном. Второй раз это случилось на следующий день, когда в доме лежал свёрток с одеждой лётчика («Не успел спрятать!»), а собака-ищейка принюхивалась к следам у дома. Сердце било набатом, в горле пересохло, но пронесло. Расстреляли бы обоих, если бы дознались, - и его, и дочку Аню. Уже после этого тихого ужаса Чукуй стал на колени перед иконой с тёмным ликом Богородицы в святом углу, что осталась от матери, нашёптывая слова благодарности за спасение, отбивая поклоны.
Между первым и вторым пришествием немцев было вот что.
Дед Чукуй быстренько раздел лётчика, вылезавшего из-под напола, и уложил в нательном белье в постель, укрыв с головой: «Лежи, ежели что, скажу - это моя больная тифом жена». После этого он и вывел мелом на двери три буквы немецкого страха. Жена у старика была, умерла совсем недавно, только не от тифа. Вот так и вышло, что горе с несчастьем столкнулись почти лоб в лоб в дверях: одно забегало, надеясь выжить, другое уходило в вечность, напоследок «живому живот даровав».
Поздним вечером хозяин переодел лётчика в свою суконную самотканую одёжку, завернул в тряпицу краюху хлеба, шмат сала и, когда тёмная ночь заматерела, вывел на дорогу, ведущую на восток, к фронту. Попрощались, обнявшись. «Война кончится, я обязательно к тебе приеду, отец!».
Весной 1943 года, после освобождения от немца, к деду Чукую в окно постучал, не слезая с лошади, нарочный из района.
-Михаил Афанасьевич Барков?
-Ага, а что?
-Срочно явиться в райком партии!
Хорошего ждать нечего, если в Золотухино, в райком партии вызывают. Может кто на него «телегу накатал» со зла. Всем же не угодишь. Вернулся дед Чукуй из Золотухино с просветлевшим лицом. «Перешёл фронт наш лётчик, письмо благодарственное прислал в газету, - поделился новостью он с испуганной дочерью Аней. - Ишшо наградить посулились».
До конца войны оставалось ещё два года. Не появился лётчик, спрятанный в их избе от немцев, и после её окончания. Значит, не дожил до святого дня Победы. Военные лётчики всегда раньше ходили по острию наточенного ножа, да и теперь - тоже. Письмо, что написала дочка Аня под диктовку отца, посланное в Воронежскую область, где оставалась семья лётчика, не получило ответа. Там тоже хозяйничали немцы, может никто и не выжил.
Награду, что ему в райкоме посулили, забыли дать. Да и на что она ему на старости лет эта цацка, человек жив остался - вот и вся его награда! Жаль только, что больше не пришлось свидеться.
…Война - глубочайшая трагедия человечества, начиная от древних времен до настоящих.
Человек, как вода, должен быть в трёх состояниях: твёрдом, как лёд, в своих миролюбивых убеждениях; чистом, надёжном и непокорном, как наша великая река Волга; лёгким на подъём, как облака, чтобы, облетев весь белый свет, понять, что все люди одинаковы, главные религии объединяют людей любовью, и только жадность и зависть, глупость и жестокость остаются детонаторами войны.
Человек, как вода, должен быть всегда в трёх состояниях, чтобы не плакали обездоленные дети, чтобы не умирали люди от ран, чтобы никогда и нигде не было войны!